Спpашиваю: Гдe же твoй отeц, Вaня? Шeпчет:
Пoгиб на фpонте.
А мама?
Мамy бoмбой yбило в пoезде, кoгда мы eхали.
А oткуда вы ехaли?
Нe знаю, нe пoмню
И никoго у тебя тyт poдных нету?
Никoго.
Гдe же ты ночyешь?
А гдe придетcя.
Зaкипела тyт во мне гoрючая cлеза, и сpазу я решил: Не бывaть томy,
чтoбы нaм поpознь пpопадать! Вoзьму егo к cебе в дeти. И сpазу y
меня на душе стало легко и как-то светло. Наклонился я к нему,
тихонько спрашиваю: Ванюшка, а ты знаешь, кто я такой? Он и
спросил, как выдохнул: Кто? Я ему и говорю так же тихо. Я твой
отец. Боже мой, что тут произошло! Кинулся он ко мне на шею, целует
в щеки, в губы, в лоб, а сам, как свиристель, так звонко и тоненько
кричит, что даже в кабинке глушно: Папка родненький! Я знал! Я
знал, что ты меня найдешь! Все равно найдешь! Я так долго ждал,
когда ты меня найдешь!
Прижался ко мне и весь дрожит, будто травинка под ветром. А у меня
в глазах туман, и тоже всего дрожь бьет, и руки трясутся Как я
тогда руля не упустил, диву можно даться! Но в кювет все же
нечаянно съехал, заглушил мотор. Пока туман в глазах не прошел,
побоялся ехать: как бы на кого не наскочить. Постоял так минут
пять, а сынок мой все жмется ко мне изо всех силенок, молчит,
вздрагивает. Обнял я его правой рукою, потихоньку прижал к себе, а
левой развернул машину, поехал обратно, на свою квартиру.
Какой уж там мне элеватор, тогда мне не до элеватора было. Бросил
машину возле ворот, нового своего сынишку взял на руки, несу в дом.
А он как обвил мою шею ручонками, так и не оторвался до самого
места. Прижался своей щекой к моей небритой щеке, как прилип. Так я
его и внес. Хозяин и хозяйка в акурат дома были. Вошел я, моргаю им
обоими глазами, бодро так говорю: Вот и нашел я своего Ванюшку!
Принимайте нас, добрые люди! Они, оба мои бездетные, сразу
сообразили, в чем дело, засуетились, забегали. А я никак сына от
себя не оторву. Но кое-как уговорил. Помыл ему руки с мылом,
посадил за стол. Хозяйка щей ему в тарелку налила, да как глянула,
с какой он жадностью ест, так и залилась слезами. Стоит у печки,
плачет себе в передник.
Ванюшка мой увидал, что она плачет, подбежал к ней, дергает ее за
подол и говорит: Тетя, зачем же вы плачете? Папа нашел меня возле
чайной, тут всем радоваться надо, а вы плачете. А той подай бог,
она еще пуще разливается, прямо-таки размокла вся!
После обеда повел я его в парикмахерскую, постриг, а дома сам
искупал в корыте, завернул в чистую простыню. Обнял он меня и так
на руках моих и уснул. Осторожно положил его на кровать, поехал на
элеватор, сгрузил хлеб, машину отогнал на стоянку и бегом по
магазинам. Купил ему штанишки суконные, рубашонку, сандалии и
картуз из мочалки. Конечно, все это оказалось и не по росту и
качеством никуда не годное. За штанишки меня хозяйка даже
разругала. Ты, говорит, с ума спятил, в такую жару одевать дитя в
суконные штаны! И моментально швейную машинку на стол, порылась в
сундуке, а через час моему Ванюшке уже сатиновые трусики были
готовы и беленькая рубашонка с короткими рукавами. Спать я лег
вместе с ним и в первый раз за долгое время уснул спокойно. Однако
ночью раза четыре вставал. Проснусь, а он у меня под мышкой
приютится, как воробей под застрехой, тихонько посапывает, и до
того мне становится радостно на душе, что и словами не скажешь!
Норовишь не ворохнуться, чтобы не разбудить его, но все-таки не
утерпишь, потихоньку встанешь, зажжешь спичку и любуешься на
него
Перед рассветом проснулся, не пойму, с чего мне так душно стало? А
это сынок мой вылез из простыни и поперек меня улегся, раскинулся и
ножонкой горло мне придавил. И беспокойно с ним спать, а вот
привык, скучно мне без него. Ночью то погладишь его сонного, то
волосенки на вихрах понюхаешь, и сердце отходит, становится мягче,
а то ведь оно у меня закаменело от горя